Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула] - Стивен Дональдсон

— Какие потери?

— Незначительные, — ответил Тротхолл. — Нам повезло. Твоя доблесть сослужила нам хорошую службу.

— Кто? — с болью в голосе настаивал Гигант.

Тротхолл со вздохом перечислил имена пятерых воинов, Стража Крови, Вариоля и Тамаранты.

— Камень И Море! — воскликнул Гигант. Конвульсивно передернув плечи, он сунул руки в огонь.

Воины затаили дыхание, Тротхолл оцепенел, стоя рядом с Кавинантом. Но это была каамора Гигантов, и никто не посмел вмешаться.

Лицо Преследующего Море исказила агония, но он не пошевелился. Его глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит, и все же он держал руки в огне, словно жар был целебным или очистительным и мог если не вылечить, то хотя бы прижечь кровь на его руках — пятна отнятой жизни. Но боль была видна у него на лбу. Усиленная пульсация крови, вызванная болью, прорвала подсохшую корку на его ране; свежая кровь заструилась вокруг глаз и потекла по щекам в бороду.

Тяжело дыша и бормоча: «Проклятье! Проклятье», Кавинант рванулся прочь от Тротхолла и на негнущихся ногах приблизился к стоящему на коленях Гиганту. С чудовищными усилиями, заставившими голос звучать язвительно вопреки его намерению, он сказал:

— Вот теперь кто-то действительно должен был посмеяться над тобой.

Его вскинутая голова едва доходила до плеч Гиганта. Сначала Преследующий Море не подал вида, что услышал сказанное. Но потом его плечи обвисли. С медленным напряжением, словно ему не хотелось прерывать пытку над самим собой, он отнял руки от огня. Они были в целости и сохранности — по какой-то причине его плоть была неуязвима для огня, — но кровь с них исчезла: они казались такими чистыми, словно были смыты оправданием.

Пальцы его все еще плохо сгибались от боли, и Гигант мучительно подвигал ими прежде, чем обратить свое залитое кровью лицо к Кавинанту. Словно моля об отмене приговора, он встретил немигающий взгляд Кавинанта и спросил:

— Ты ничего не чувствуешь?

— Чувствовать? — процедил Кавинант. — Я прокаженный!

— Даже по отношению к Пьеттену? К ребенку?

Его мольба вызвала у Кавинанта желание обнять его, принять это ужасное дружелюбие, как некий ответ на его дилемму. Но он знал, что этого недостаточно, знал в глубине души своего тела, охваченного проказой, что это его не удовлетворит.

— Мы тоже их убивали, — надтреснутым голосом произнес он. — Я убивал… я такой же, как они.

Внезапно повернувшись, он скрылся во тьме, чтобы спрятать свой стыд. Поле битвы было подходящим местом для него. Его ноздри не чувствовали зловония смерти. Некоторое время он бродил среди мертвых, потом споткнулся и лег на землю, залитую кровью, в окружении могил и трупов.

Люди! Он был причиной их криков и их агонии. Фаул напал на Вудхельвен из-за кольца.

— Только бы это не повторилось вновь… я не хочу…

— Его голос был полон рыдания. — Я больше не буду убивать.

18

Равнины Ра

Несмотря на жесткое ложе, несмотря на едкий дым пламени и запах сгоревшей плоти, несмотря на окружающие со всех сторон могилы, где мертвые лежали грудами, кое-как погребенные, словно сконцентрированная боль, использовать которую или утолить теперь могла только земля, — несмотря на собственную внутреннюю боль, Кавинант спал. В течение всего остатка ночи остальные оставшиеся в живых члены отряда занимались погребением и сжиганием трупов. Но Кавинант спал. Тревожная бессознательность поднималась у него изнутри, словно беспрерывно повторяющийся процесс самоконтроля, и во сне он никак не мог выйти из этого замкнутого круга: левая рука — от плеча к запястью, ладонь левой руки — внутренняя и тыльная сторона, каждый палец, правая рука, рубашка, грудь, левая нога…

Проснулся он уже на рассвете, сделавшим все окружающее похожим на неудобную могилу. Поднявшись на ноги и дрожа от злобы, он увидел, что работа по захоронению завершена: все траншеи были заполнены, забросаны землей и засажены молодыми деревцами, которые где-то нашел Биринайр. Теперь большинство воинов лежали, скорчившись, на земле, пытаясь хоть немного отдохнуть и набраться сил. Но Тротхолл и Морэм занимались приготовлением пищи, а Стражи Крови осматривали и готовили лошадей.

Судорога отвращения исказила лицо Кавинанта — отвращения к самому себе, поскольку он не выполнил свою часть работы. Он посмотрел на свою одежду: парча была темной и стояла, словно кол, от засохшей крови.

«Подходящее одеяние для прокаженного, — подумал он. — Для отверженного».

Он знал, что теперь уже поздно было принимать решения. Ему приходилось лишь установить, какое он отводит себе место в этой невероятной дилемме.

Опершись на посох и стоя посреди погребального рассвета, он чувствовал, что достиг предела своих уклонений. Он потерял след своих привычек по самозащите, утратил право выбора прятать свое кольцо, лишился даже своих грубых башмаков и пролил кровь. Он навлек беду на Парящий Вудхельвен, он был так озабочен своим спасением от сумасшествия, что не заметил, что все его старания привели именно к сумасшествию.

Ему необходимо было двигаться; он знал это. Но данная задача выдвигала ту же самую непроницаемую проблему. Принимать участие во всех этих событиях и, значит, сходить с ума. Ему необходимо было принять решение раз и навсегда и придерживаться его. Он не мог принять Страну и не мог отрицать ее. Ему нужен был ответ. Без него он попал бы в западню, как Ллаура, принужден был бы, к радости Фаула, потерять себя в стремлении избежать этой потери.

Взглянув на Кавинанта, Морэм увидел отвращение и испуг на его лице и мягко спросил.

— Что тебя тревожит, друг мой?

Мгновение Кавинант смотрел на Морема. Казалось, за одну ночь Лорд состарился на много лет. Дым и грязь битвы оставили печать на его лице, выделив морщины на лбу и вокруг глаз, словно внезапное обострение усталости и разложения. Глаза его потускнели от утомления, но губы сохранили доброту, а движения были по-прежнему уверенными, несмотря на то, что его одежда тоже была изрядно истрепана и покрыта кровью.

Кавинант инстинктивно уклонился от того тона, которым Морэм произнес «мой друг». Он не мог позволить себе быть чьим-то другом. И он уклонился также от своего внутреннего побуждения спросить, что за причина сделала посох Тамаранты столь могущественным в его руках. Он боялся ответа на этот вопрос. Чтобы скрыть испуг, он быстро повернулся и пошел искать Гиганта.

Тот сидел спиной к жалким останкам, которые прежде были Парящим Вудхельвеном. Кровь и копоть зачернили его лицо, кожа имела цвет сердцевины дерева. Но самым заметным в его облике была рана на лбу. Разорванная кожа свисала над бровями, словно листва боли, и капли свежей крови сочились из раны, словно раскаленные мысли, проникавшие сквозь трещину в черепе.